Супружеская измена в психотерапевтической практике: культурно-исторические аспекты внебрачной сексуальности

Хмарук Игорь Николаевич

Заведующий кафедрой психотерапии и медицинской психологии Ростовского государственного медицинского университета

 

Психотерапия ситуаций супружеской неверности остается одной из наиболее проблемных областей в практике специалистов, занимающихся коррекцией нарушений супружеского взаимодействия. Несмотря на то, что адюльтер (супружеская измена) традиционно рассматривается общественным сознанием как один из трех ведущих дезинтегрирующих факторов семьи (наряду с пьянством и психологической несовместимостью), в руководствах по семейной терапии и консультированию упоминания о ней достаточно редки и поверхностны. Невысокая эффективность отдельных теоретико-методологических подходов к психотерапии адюльтера и возникающих вследствие этого семейно-сексуальных дисгармоний, к сожалению, во многом связана с доминированием положенных в их основу обывательских стереотипов и представлений, а также иллюзорной «простотой и понятностью» самого феномена.

Культурно-историческая обусловленность сексуальных отношений и их зависимость от социально-экономического состояния общества ни у кого сомнения не вызывает. В связи с этим представляется весьма интересным проследить некоторые фазы развития, через которые прошли социальные представления о сущности брачно-семейных отношений, супружеской верности и измене, прежде чем они получили свой современный характер.

Изучение любого предмета или явления традиционно начинается с попыток определить изучаемый феномен.

Адюльтер (фр. adultere; синоним — супружеская неверность, измена, прелюбодеяние — устар.),  — французское заимствование, зарегистрированное в словарях в конце XIX в. У слова отмечалось два значения: Адюльтер (фр. adultere)  1). Прелюбодеяние, нарушение супружеской верности; 2). Прелюбодей, нарушитель супружеской верности (Словарь русского языка, составленный Вторым отделением Императорской Академии Наук. Вып. 1. СПб., 1891. С. 17, аналогично — Яновский А.Е. Словарь иностранных слов и научных терминов. СПб., 1905, С. 20).

Лат. adulterium и adulter — производные от глагола adulterare, образованного при помощи приставки ad- "к", "при" от местоименного прилагательного alter "иной", "другой". В приставочной форме произошло изменение качества латинского гласного  a > u . Ср. однокоренное лат. alterare, alternare и рус. альтернатива.

В латыни местоименное прилагательное alter, производное от alius "один среди многих, иной, другой", стало употребляться как эвфемизм для обозначения того, что делается и происходит иначе, не так, как положено (Ernout A., Meillet A. Dictionnaire étymologique latine. I. Paris, 1951. P. 39). Отсюда и значения производного глагола adulterare в классической латыни: "делать иным, изменять" > "подделывать, фальсифицировать, портить" > "соблазнять, совращать" > "нарушать супружескую верность".

В христианской латыни у этой группы слов основным стали значения, связанные с идеей супружеской неверности. Название проступка распространилось в христианской латыни и на именование греха: Adulterium 1) Прелюбодеяние 2) Сластолюбие. (Neiermeier J.F.Mediae latinitatis lexicon minus. Leiden, 1984. P.23.). Кроме того, в языке Библии adulter  приобрело переносное значение "нарушивший верность", т.е. "изменивший клятве", "отступивший", "предавший".

Слово связывалось с важнейшими положениями христианской религии и часто встречалось во старофранцузском языке в морально-дидактической литературе. В XIX в., с оформлением буржуазного права, французское существительное и прилагательное adultere прочно вошли в язык юриспруденции, поскольку понятие нарушения супружеской верности было включено в гражданский кодекс.

В русском языке как эквивалент лат. adulterium и франц. adulter в библейском смысле всегда употреблялось слово прелюбодеяние. Русское адюльтер, ныне устаревшее, зафиксировано словарями в то время, когда подобная тематика была в моде в европейской литературе и занимала общественное мнение. Это заимствование, в русском языке часто употребляемое иронически, сохранило определенный  "французский" оттенок, т.к. подразумевает нечто легкомысленное и скандальное, в отличие от французского слова-источника.

Понятие "адюльтер" (супружеская измена) принадлежит к числу практически неопределенных понятий в отечественной психологии. Можно с уверенностью сказать, что в настоящее время нет ясного и четкого, единого для всех понимания этого термина.

В словаре С.И.Ожегова супружеская неверность толкуется как "нарушение верности по отношению к человеку, с которым заключен брачный союз". Под понятием "верность" в данном контексте понимается "стойкость и неизменность в чувствах, отношениях в исполнении своего долга и обязанностей".   Размытость и неопределенность использованных в этом определении категорий открывает широкий простор для крайне субъективистских оценок как супружеской верности, так и измены. Согласно этому определению к понятию "супружеская измена" могут быть необоснованно отнесены практически все формы взаимоотношений вне рамок брачного союза — ситуации дружбы, флирта, романтического ухаживания.

Энциклопедический справочник по сексологии рассматривает супружескую измену (адюльтер) как "вступление лица, состоящего в браке, в половую связь с лицами из других брачных пар или не состоящими в браке". Несмотря на существенную конкретизацию, это определение, на наш взгляд, также нуждается в уточнении, поскольку недостаточно ограничивает семантическое поле понятия и позволяет ошибочно типировать как адюльтер даже действия жертв сексуальных преступлений, в частности изнасилований ("вступление в половую связь").

Учитывая вышеизложенное, в рамках данной работы мы будем рассматривать адюльтер как добровольное вступление лица, состоящего в браке, в сексуальную связь с лицом противоположного пола, в этом браке не состоящим, без согласия на то своего брачного партнера.

Введение такого дифференциально-диагностического критерия как "добровольность" позволяет разграничить адюльтер и изнасилование. Пункт "без согласия на то брачного партнера" дает возможность исключить ситуации, когда законный супруг считает внебрачные интимные отношения допустимыми. Подобные ситуации могут иметь место при:

а) альтернативных формах сексуального взаимодействия (секс "втроем", групповой секс, сексуальное общение двух супружеских пар с "обменом партнерами" и т.д.);

б) изолированном нарушении сексуального взаимодействия супругов при сохранности всех остальных видов (тяжелая болезнь супруга, длительное отсутствие);

в) необходимости достижения супругами каких-либо внесексуальных целей (разрешения сложных жизненных ситуаций, материальных проблем, карьерных устремлений);

г) инфертильности одного из супругов, когда в качестве "естественного донора" приглашается третье лицо [17].

Таким образом, указанное определение позволяет типировать качественно конкретную форму взаимодействия субъекта, состоящего в браке с другими лицами; фиксирует добровольность и осознаность этих действий, а также неинформированность и отсутствие санкции на эти действия со стороны его законного супруга.     

Мы вынуждены согласиться с тем, что пункт, касающийся "лиц противоположного пола" формально может быть истолкован как дискриминационный по отношениям к представителям так называемых "сексуальных меньшинств". Однако, его введение не несет в себе какой-либо гомофобной нагрузки, а продиктовано лишь желанием конкретизировать предмет исследования, учитывая специфические особенности, присущие ситуациям измены с однополым партнером. Мы полностью отдаем себе отчет в том, что данное нами определение также не претендует на абсолютную завершенность, хотя бы по причине полисемантичности использованной в нем категории "сексуальная связь".

 

*        *        *

Упоминания о супружеской неверности мы встречаем в исторических документах практически всех эпох и социально-исторических формаций, для которых был характерен моногамный тип семьи. В зависимости от той роли, которую брак как социальный институт играл в жизни той или иной эпохи, того или иного общественного класса, менялась острота и злободневность вечной проблемы "любовного треугольника" [1; 2; 7; 9; 14; 18].

Ядро "сексуальной культуры" любой эпохи составляют запреты и положительные предписания, посредством которых общество унифицирует поведение своих членов. Трудности изучения "сексуальной культуры", как показал французский философ Мишель Фуко, усугубляются тем, что предписания эти всегда неоднородны и неоднозначны — изучая сексуальные нормы и запреты, приходится учитывать: кем, кому, что, с кем, насколько и почему запрещено. Культура не просто запрещает или разрешает те или иные формы сексуальности, она определяет их социальную, этическую и эстетическую ценность [11].

Однако нравственные постулаты есть лишь выражение определенных социальных потребностей, надстройка над экономическим базисом, поэтому любое изменение общественного уклада неотвратимо приводит к изменениям в отношении половой морали. То, что в одни времена считалось нравственным и вменялось в обязанность каждому, в другие времена могло быть объявлено аморальным. Именно общественная мораль, как пишет Э.Фукс, "давая поступкам фактическую санкцию нравственного или безнравственного, постановляла, имеет ли мужчина право открыто предаться делу соблазна, или же он обязан прибегать к уловкам; должна ли женщина разыгрывать целомудренную и хранить непоколебимую верность мужу, не боясь навлечь на себя подозрение в каких-то скрытых недостатках" [16].

Традиционный моногамный брак, возникнув в обществе, основанном на частной собственности, предполагал в качестве одного из основных условий своего существования сохранение верности супругов, особенно жены. Как показал Льюис Г.Морган, "единобрачие было последствием концентрации значительных богатств в одних руках — и притом в руках мужчины — и желания передать эти богатства именно своим детям. Женщина должна была стать матерью детей, относительно которых отец мог быть убежден, что именно он их произвел" [16]. То, что единобрачие (моногамия) считается "плодом индивидуальной половой любви, является грубейшей ошибкой", — пишет Э.Фукс в своей "Истории нравов" —"ибо единобрачие ни в принципе, ни в смысле цели, никогда ничего общего с ней не имело".

На ранних стадиях развития культуры женщина представляла собой общее достояние мужчин, временную добычу более могущественного, более сильного. Являясь по сути своей лишь движимостью, товаром, предметом купли, мены, дара, орудием чувственных наслаждений, женщина, вступив в брак, автоматически становилась собственностью мужа, главы семьи [1;7]. Соответственно, супружеская измена рассматривалась как кража принадлежащей ему собственности. Главный стержень архаической ступени моногамии — патрилинейность (исчисление родства по мужской линии), обеспечивающий передачу имени и частной собственности по наследству из поколения в поколение, жестко предписывал сохранение супружеской верности. Однако суровая незыблемость этого закона всегда была обязательна только для женщин, для мужчины он во все времена имела в лучшем случае лишь официозное значение.

По свидетельству Еврипида ("Андромаха", 170-180), греки первыми из древних народов начали соблюдать принцип единобрачия, полагая, что "вводить в дом множество жен — обычай варварский и недостойный благородного эллина". Считалось, что супружество преследует две цели — общегосударственную  и частно-семейную. Поскольку важнейшей считалась первая — "приумножение числа граждан, принимающих от отцов обязанности по отношению к государству", измена жены сурово осуждалась — "жена теряла свое доброе имя, а муж имел право убить её любовника" [9]. В то же время отношение к неверности мужа было более чем лояльным, тем более, что греческая моногамия не исключала множества наложниц.

Первой блюстительницей устоев моногамной семьи эпохи классической олимпийской мифологии стала верховная богиня Гера. Будучи последней, третьей, после Метиды и Фемиды, супругой Зевса, она активно преследовала своего мужа за его многочисленные внебрачные связи. Среди исторических деятелей первый и весьма своеобразный вклад в дело сохранения "моральной чистоты и нравственности брачных уз" внес древнегреческий законодатель Солон (VI в. до н.э.), открывший первые доктерионы — дома терпимости, находившиеся под контролем государственной власти. Изначально они задумывались как семейно-охранительные учреждения, дабы неженатые мужчины, не могущие содержать наложниц, не уста­навливали бы контактов с замужними женщинами. Однако исключить вероятность посещения этих заведений мужчинами, состоящими в браке, было вряд ли возможно.

         Фактически бесправное положение женщин в Древней Греции нашло свое отражение в возникновении гетеризма как одной из разновидностей любовной внебрачной связи. Именно в гетере, и только в ней, был сосредоточен культ женщины у древних греков. "Она — подруга мужчины, с которой он ведет философские беседы, которую он окружает роскошью и блеском, дружба и благосклонность которой доставляют ему честь, тогда как жена ощущалась как неизбежное и неудобное ярмо и была обязана терпеливо проживать свой век в уединенном гинекее, никому не показываясь на глаза, скромно довольствуясь остатками чувств мужа" [9].

         Кардинальное отличие греческой семьи от спартанской четко отражается в оценке и отношении к супружеской неверности в Спарте. Как пишет М.Оссовская, "воспитание детей вне дома и супружеская неверность, совершенно легальная при условии, что она послужит умножению числа крепких телом граждан", фактически разрушали институт семьи. Так как спартанское государство было заинтересовано в здоровом потомстве и большом количестве воинов, "мужья в возрасте могли препоручать свои супружеские обязанности выбранным ими мужчинам помоложе", поскольку каждый из них, согласно Ксенофонту, "одинаково распоряжался и своими детьми, и чужими" [9].

         К внебрачным связям в Древнем Риме относились по-разному. Прочные, длительные внебрачные связи имели место уже в период известной суровостью своих обычаев Римской республики, но действительно распространенным явлением они стали в правление Августа, отчасти как одно из следствий его собственного законодательства. Законы Августа предусматривали строгие кары за нарушение супружеской верности, за прелюбодеяние с чужой женой, однако за конкубинат, за связь с наложницей, не наказывали. Благодаря этому римляне продолжали поддерживать внебрачные отношения с женщинами, на которых они по социальным или моральным соображениям не могли жениться.

В эпоху империи, отмеченную большей свободой нравов и разложением древних обычаев, наряду с ростом психологической, нравственой и имущественной независимости женщины, нарушение супружеской верности и внебрачные связи становятся привычным явлением [1].

По свидетельству Тацита, неверность жен у древних германцев наказывалась чрезвычайно сурово. "Обрезав изменнице волосы и раздев донага, муж в присутствии родственников выбрасывает её из своего дома и, настегивая бичом, гонит по всей деревне; и сколь бы красивой, молодой и богатой она ни была, ей больше не найти нового мужа".

         Сурово осуждается супружеская неверность как в иудейском, так и в христианском Писании. Седьмая заповедь Декалога, имеющая прямое отношение к рассматриваемой нами проблеме,  очень лаконична и конкретна: "Не прелюбодействуй" (Исх. 20:14; Втор. 5:18). Это относится как к мужчинам, так и к женщинам. Нарушение ее каралось смертью, если партнеров удавалось застать. В книге Левит (20:10) сказано: "Если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего: да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка". Тот же самый закон повторяется и во Второзаконии (22:23 и далее), но в несколько более расширенной форме.

Серьезность прелюбодеяния как нарушения божественной заповеди ярко иллюстрирует одна из легенд Книги Бытия, повествующая о том, что Авраам представил Сарру как свою сестру, а не жену, в результате чего Сарра оказалась в постели царя Авимелеха. Перед их первым совокуплением Бог открыл царю, что Сарра — замужняя женщина. Царь пришел в ужас и обвинил Авраама в том, что тот чуть было не навлек "великий грех" на него и на его царство (Быт. 20:9). Таким образом, прелюбодеяние было настолько серьезным преступлением, что, если в него был вовлечен царь, это грозило наказанием для всего народа, даже если царь был обманут и уверен в том, что женщина свободна [7]. 

         Однако наказание, как общественное, так и божественное, далеко не всегда выносилось преступникам, по крайней мере, это часто не было очевидно. Например, отношения Давида с Вирсавией начались с прелюбодеяния (2 Цар. 11). Царь увидел купание Вирсавии, позвал её во дворец, где и произошло совокупление. Когда он узнал, что она беременна, он заставил Вирсавию продолжать половую связь с мужем, чтобы в Давиде никто не заподозрил отца ребенка. Давид сделал так, чтобы Урию, её мужа, убили на поле брани, после чего женился на Вирсавии. Но ребенок, рожденный от прелюбодеяния, был слабым и больным. Пророк Нафан истолковал смерть ребенка как Божий Суд и наказание за поведение Давида и совершенные им убийство и прелюбодеяние [7].

         Иудейское отношение к супружеской измене как к поступку, противоречащему воле Господа плавно перешло в христианство. Согласно Библии, неверные супруги подвергнутся Божьему Суду (Евр. 13:4) и будут исключены из Царства Небесного (1 Кор. 6:9). Более того, в Новом Завете дается новое, расширенное определение прелюбодеяния — разведенный человек, который женится при живом первом супруге, тоже совершает прелюбодеяние.

         В христианском Писании отражена легенда о том, как Христос обошелся с иудеями из секты фарисеев, хотевшими побить камнями молодую женщину, обвиненую в прелюбодействе (Иоан. 7:53-8:11). Иисус спас её от смерти, предложив тому из них, кто без греха, первым бросить камень. Ни одного камня не полетело в сторону женщины, и Иисус не осудил её. Эта история очень романтична и красива, но, по мнению Джеральда Ларю, больше напоминает легенду, не имеющую под собой никакой исторической основы. Она не присутствовала ни в одном из списков Евангелия от Иоанна вплоть до V века н.э. Может быть, эта сфабрикованная история отражает то, что по мнению некоторых христиан, должен был сказать Христос в этой ситуации. Несмотря на тот упор, который в этой истории делается на прощение, это не соответствовало христианскому подходу к проблеме измены [7].

Древнеславянское язычество ни особым целомудрием, ни избыточной распущенностью никогда не отличалось. По свидетельству византийского автора VI в. Прокопия Кесарийского, традиционными у славян в ту пору были патриархальные отношения и многоженство (от двух до четырех жен). Однако жены не были в рабском подчинении своих мужей, и «не было никаких определений, которые осуждали бы женщину на вечное унижение и ничтожество». Более того, «нелюбимые» жены могли почти официально, не таясь, изменять мужьям, и если находили того, который «предлагал им свое сердце», обещая сделать «главной» женой, древнеславянские барышни меняли супруга [2; 8].

Вплоть до XII века сексуальность у наших предков ассоциировалась с праздником, смехом, песнями и плясками. У Маврикия Стратега, византийского историка VI века, удивление вызывало то, что славянская молодежь еще до замужества и женитьбы развлекалась групповым сексом во время оргиастических обрядов и праздников, когда мужчины и женщины сообща купались  голыми. Так, один из такого рода праздников древних славян — в честь бога женитьбы Лада — позднее стал днем Ивана Купалы. Трудно даже вообразить сексуальное раздолье в честь бога Лада, если вспомнить, что о куда более пристойном празднике Ивана Купала в XVII веке православные монахи писали: «Тут же есть мужам и отрокам великое падение на женское и девичье шатание. Тако же и женам мужатым беззаконное осквернение тут же».

Начавшаяся в IX веке христианизация Руси принесла с собой неизвестные ранее ограничения и негативное отношение к сексу как таковому. Православная церковь активно стремилась поставить под свой контроль не только поведение людей, но и их помыслы. Но хотя греховными были все не освященные церковью половые связи, основное внимание уделялось защите института брака. Браки заключались рано, не по собственной воле молодых, а по усмотрению родителей - иногда жених даже не видел свою невесту до самой свадьбы. Великий князь Всеволод Юрьевич в 1189 году выдал замуж дочь свою Верхуславу в возрасте 8 лет, а сына женил в 12 лет. Одним из доводов в пользу ранних, до 13-14 лет, браков было сохранение целомудрия, поскольку за утрату его и за добрачные связи детей отвечали их родители. И хотя потеря невинности до брака не была по закону препятствием к его заключению, девственности придавали большое значение. В 953 году княгиня Ольга, которую можно считать основательницей борьбы «за моральные устои» на Руси, издала первый дошедший до нас указ — о денежной или вещевой компенсации «за бездевственность» [2; 13; 14].

Само понятие «блудницы» возникло примерно в VII веке и означало лишь то, что девушка ищет мужа («блуждает»). С конца VIII века, когда волхвы перед первой брачной ночью в «девичьей бане» лишали девственности тех невест, которые по каким-то причинам не лишились ее ранее, понятие «блудница» изменилось – так стали называть всех женщин, лишившихся девственности до брака. С XII по XVII век блудницами считали незамужних девиц, вступавших в интимную связь, и вдов, принимавших у себя мужчин. Лишь в XVIII веке, благодаря титаническим усилиям церкви, слово блудница стало ругательным. Соответственно, в языке и в юридической практике степень греховности дифференцировалась: блуд — это связь с незамужней женщиной, прелюбодейство — с замужней; проституток называли «срамными девками».

Князь Святослав в 967 году запретил волхвам заниматься ритуальной дефлорацией, провозгласив, что отныне лишение девственности — прямая обязанность мужа и его достоинство. Он же попытался запретить и танцы «в непотребное время», то есть в дни, когда праздников не отмечалось – однако это успехом не увенчалось. Дело в том, что танцы у многих народов мира, в том числе и у славян, являлись забавой эротической — во время прыжков и подскоков оголялись интимные места, в обычное время прикрытые юбкой, хламидой (накидкой) или кофтой.

Супружеская верность была объявлена христианской церковью главной семейной добродетелью, особенно для женщин. Образ целомудренной и верной супруги занимает важное место в древнерусской литературе. Еще больше прославлялось и поэтизировалось материнство: рождение и воспитание детей составляли социальную и духовную сущность брака. «Доброй женой» считалась асексуальная супруга, испытывающая отвращение к половой жизни. Нормы христианства предписывали женщине во время соития лишь одну позицию — лицом к лицу, неподвижно лежа снизу. Возбранялись поцелуи тела, существовал запрет на позицию «стоя» — забеременеть в ней трудно, а значит она «не чадородия для, а токмо слабости ради», то есть во имя удовольствия. Тех же, кто совершал половые акты в воде, объявляли колдунами и ведьмами. Жене ставилась в вину любая внебрачная связь, однако муж признавался прелюбодеем только в том случае, если имел на стороне не только наложницу, но и детей от нее.

Несмотря на декларацию чистоты и святости брака в пословицах и поговорках («повенчает поп, а развенчает гроб», «женился – на век заложился», «с кем венчаются – с тем и кончаются» и т.д.), как пишет этнограф Николай Гальковский, «нарушения чистоты брачной жизни и грехи против седьмой заповеди были нередки в древней Руси». Церковь запрещала женщинам «возводить брови и краситися, дабы не прельстити человекы во погыбель сласти телесныя». Многочисленные посты и постные дни (среда и пятница) оставляли супругам не более 5 сексуальных дней в месяц, причем в каждый из тех дней, хотя бы и свадебный (!) — не более одного акта. На исповеди духовник вопрошал исповедника преимущественно о грехах седьмой заповеди. В «Исповедном уставе» Иоанна Постника первыми «идут вопросы относительно седьмой заповеди и всех видов грехов против нее». Супружеская измена, "прелюбодеяние" считалось гораздо более серьезным прегрешением, нежели "блуд" (любое нарушение морали в сфере половых отношений). Вообще, к сексуальным похождениям неженатых мужчин и юношей церковь, как и крестьянская община, относились снисходительно, особенно если связь была не с замужней женщиной, а с "блудницей", рабыней или вдовой.

Гораздо суровее и строже относилась православная церковь к прелюбодеянию между членами семьи. Как пишет летописец, «в родах, не знавших стыдения» эти меры были необходимы: за прелюбодеяния между братом и сестрой, Устав, кроме епитимьи, наказывал пенею в 100 гривен; «за прелюбодеяния с женою брата 100 гривен, а жену в дом церковный»; за прелюбодеяние с двоюродными сестрами 30 гривен; с мачехой – 40 гривен. Но, к сожалению, эти меры не обеспечивали желаемого результата и, по мнению этнографа Николая Гальковского, «сексуального пика» наша страна достигла в XVI веке — «простой народ погряз в разврате, а вельможи изощрялись в противоестественных формах этого греха при попустительстве, а то и двойственной позиции церкви» [5; 14].

Важным моментом культурной эволюции сексуальной жизни Средневековья становится перемена господствующего до того времени воззрения на женщину как на движимость. Женщина становится личностью и, хотя она ещё долго продолжает стоять на социальной лестнице значительно ниже мужчины, тем не менее постепенно пробивает себе путь взгляд, разрешающий ей распоряжаться собственной личностью и своей любовью. На этой ступени развития женщина начинает осознавать, что её прелести принадлежат только избраннику её сердца. Отсюда, по мнению Р.Крафт-Эбинга,  "наряду с чувством стыдливости берет своё начало целомудрие и половая верность, сохраняемые всё время, пока длится любовная связь" [4].

Средневековая рыцарская культура не относилась к числу "семейных культур" и супружество не отличалось тогда особой прочностью. В героических поэмах раннего средневековья ("chansons de gestes") женщина ещё не играла заметной роли — обожание женщины приходит в рыцарский эпос лишь с куртуазным романом XII века. Любовь к Даме сердца должна облагораживать рыцаря, поэтому "быть влюбленным" относилось к его обязаностям. Вопреки распространенному мнению, воздыхания издалека были скорее исключением, чем правилом, поскольку речь шла о любви отнюдь не платонической, а стремящейся к полному удовлетворению и, как правило, с чужой женой [10].

Двойственность несогласующихся ценностных иерархий средневекового рыцарства особенно ярко проявлялась в эротике. Официально прелюбодеяние осуждалось, однако общественное мнение относилось к таким нарушениям более чем благосклонно. Согласно кодексу рыцарской чести, изложенному в "Consuetudines Feodorum" (XIII век) совершение прелюбодеяния с женой или наложницей сеньора являлась ярким примером вероломства (felonia) рыцаря по отношению к сюзерену [1; 15]. Но именно нарушение этого запрета и составляло главную тему известных куртуазных романов, причем все симпатии были на стороне любовников. Поэтому-то знаток средневековья Ж.Коэн считал, что "куртуазность" была ни чем иным, как узаконненой неверностью и признанной обществом бигамией.

Рыцарь постоянно пребывал вне дома в поисках славы; оставшаяся в одиночестве жена обычно умела вознаградить себя за его отсутствие. О святости семьи не могло быть и речи, а любовь между супругами не могла служить оправданием для уклонения от любви вне брака. Считалось, что между супругами любви быть не может, ибо "любовь требует тайны и поцелуев украдкой" и "невозможна без ревности, без постоянной тревоги о том, как бы не потерять возлюбленную".

Супружеская неверность мужчин разумелась сама собой и отнюдь не наносила ущерба их достоинствам, у женщин наказывалась — в легендах эпохи — сожжением на костре. Правда, когда виновную с распущенными волосами вели к месту казни, в последнюю минуту появлялся рыцарь на белом коне, готовый мечом доказать её невинность, причем "невинность эта, вопреки всякой очевидности, оказывалась бесспорной" [9].

         Даже Бог на божьем суде (ордалиях) позволял легко себя обмануть, когда речь шла об испытании невинности вероломной супруги. Как известно, Изольда, которой пришлось на ордалиях держать раскаленный брусок железа, вышла из этого испытания с честью, поклявшись, что никто не держал её в объятиях, кроме законного супруга — короля Марка, и нищего поломника (который был переодетым Тристаном). Жена короля Артура, роман которой с Ланселотом продолжался годы, поклялась, что никто из одиннадцати рыцарей, спящих в соседних покоях, не входил к ней ночью; Ланселот, воспользовавшись этой привилегией, был непредусмотренным в расчетах двенадцатым рыцарем. Этой клятвы оказалось достаточно, чтобы спасти королеву от сожжения на костре.

         Более того, обманутые мужья нередко питают сердечную привязанность к любовнику жены — так относится король Марк к Тристану и король Артур к Ланселоту.

         Эпоха Возрождения ознаменовала собой эру совершенно нового человечества в истории европейской цивилизации. Если в аскетическом мировоззрении средневековья тело играло роль лишь мимолетной и преходящей оболочки бессмертной души, то Ренессанс, заново открывший человека в его физическом проявлении, стал "совершенно исключительным веком чувственности". Расцвет ориентированной на удовольствия и развлечения светской придворной культуры сделал прелюбодеяние "положительно массовым явлением". Хитрые жены, торжествующие над ревностью стареющего мужа-рогоносца и дерзкие любовники сделались излюбленными персонажами сотен новелл Дж.Бокаччо, М.Наваррской, Корнацано, Поджо и Морлини.

         Бесчисленное множество словесных изображений адюльтера звучали как своеобразный "гимн неверности" — в них почти всегда прославляли неверную жену и очень редко — неверного мужа. Обманутый муж высмеивался столь беспощадным образом потому, что "позволил неверной жене хитростью лишить его главного права — права безусловного господина, позволил ей вторгнуться в свои права собственника". Этим же материальным основанием объясняется и то, почему "честь женщины не считается запятнанной, если её муж сходится с другой женщиной (только жена является собственностью мужа, но не наоборот)" [16].

К теме адюльтера неоднократно обращались Франческо Петрарка, Себастьян Брант и Антуан де ла Саль ("Пятнадцать радостей брака"), считавшие основными мотивами женской неверности следующие: "право мести за неверность мужа", "неспособность мужей к брачной жизни" и "огромный любовный аппетит женщин, не довольствующихся одним мужчиной или жаждущих новизны" [17] .

         Именно в эпоху Ренессанса получили широкое распространение разнообразнейшие механические средства, "запиравшие вход в эдем земной любви" — "пояса целомудрия" или "пояса Венеры". С их помощью предусмотрительные мужья пытались обеспечить себе верность собственных жен. Однако, по мнению Э.Фукса, злая ирония эпохи заключалась в том, что "пояс целомудрия", усыпив бдительность ревнивых мужей, сделался главным виновником неверности их жен — торговцы, продававшие мужьям эти средства "лучшей защиты добродетели порядочных женщин" в то же время продавали их женам вторые ключи — "противоядие против морали". Исторические свидетельства этому мы находим у Петра Флетнера, Клемана Моро и Франсуа Рабле [17].

Неуклонно растущее экономическое благосостояние отдельных классов эмансипировало женщину от хозяйственных обязанностей, превратив её в орудие чувственных удовольствий. Эпоха абсолютизма, провозгласившая культ женщины, сделала её самым драгоценным предметом роскоши, украшающим жизнь мужчины и увеличивающим количество его наслаждений.

Аристократия XVII-XVIII вв. жила согласно моральному кодексу, который был враждебен пуританизму. Светский человек — это человек, который живет на этом свете так, чтобы получать максимум удовольствия, будучи глубоко убежден, что кроме этого никакого другого света нет. Жизнь, воспринимаемая как вечный праздник — таково логическое требование, порожденное достатком и роскошью — а женщина является главным украшением этого праздника, "она обязана доставлять удовольствие — чем дольше ей удается это делать, тем прочнее её господство".

По свидетельству Б.Кастильоне и шевелье Де Мере, авторов написанных в XVII в. трактатов о правилах придворного этикета, "в светском обществе чувства при заключении брака не берутся в расчет; не удивительно, что брачные узы непрочны. Супружеская любовь служит предметом насмешек". Как пишет М.Оссовская, "на смену освобождению девиц из под власти драконов пришло освобождение дам из под власти якобы дурно обращающихся с ними мужей" (яркий пример этого — любовь Дианы и де Бюсси в романе Александра Дюма "Графиня де Монсоро").

         Широко распространенная женская неверность ограничена лишь "неудобными последствиями" — считается, что материнство "похищает женщину у общества", "уничтожает праздничное настроение, преждевременно старит и вредит красоте". Идеологическим выражением такой мировоззренческой позиции становится убеждение в том, что матери "неприлично кормить" своего ребенка.

Возникший в эпоху абсолютизма институт любовников и метресс, фаворитов и фавориток получил наиболее ясное выражение именно в среде придворной аристократии. Придворные дамы часто составляли ни что иное, как официальный гарем. Высшие сановники, жены которых отличались красотой, вынуждены были на протяжении десятилетий делить их со многими мужчинами, поскольку "для мужа не составляло бесчестья служить ширмой для наложницы своего господина". Не удивительно, что эпоха абсолютизма возводит на престол куртизанку, и её любовные ухищрения и кокетство превращают любой её каприз в высший закон для общества и государства — адюльтер практически полностью утрачивает свою социальную опасность и перестает быть величайшим из грехов. Совершенно видоизменяются понятия о "приличии" — "приличным считается муж, уважающий права любовника и умеющий так устроить дело, что ни любовник, ни жена не попадают перед ним в неловкое положение". Двор Карла II в Англии, двор Генриха II и Людовика XIV, эпоха Регентства во Франции  —  наиболее известные исторические примеры откровенного и систематизированного разврата [1; 19].

         Сменившая абсолютизм эпоха буржуазной культуры заклеймила безнравственность старого режима, демонстративно противопоставив ей собственные идеалы любви и брака. Любовь должна была стать теперь чистой и целомудренной, освобожденной из под власти грубо-чувственного наслаждения, "подобно священному пламени, должна она гореть в людских сердцах". Человек должен любить в другом прежде всего его душу, красивую внешность любят теперь ради её более прекрасного внутреннего содержания. Таковы основные положения буржуазной идеологии любви, обстоятельно изложенные Жан-Жаком Руссо в "Новой Элоизе".

Буржуазный век, с характерной для него индивидуализацией и сентиментализацией сексуальных отношений, дал всем и каждому право самоопределения, продиктовав любви принципиально новые специфические цели. "Очищенная в горниле чистой страсти индивидуальная половая любовь должна была найти свое высшее завершение в браке. Таково теперь её первое и главное предназначение". Любовная связь стала восприниматься лишь как преддверие брака. Тело и душа должны быть связаны узами гармонии на всю жизнь, а высшей целью брачного союза признаны теперь дети. Половой акт  получил свое освящение и оправдание в желании произвести потомство. Дитя становится целью брака не только как наследник имущества и имени, но и как продолжатель идеи человечества, носителем и служителем которого каждый обязан быть. Эта важность брака для буржуазного государства сделала его нравственным учреждением или, вернее, единственной законной формой половых отношений. Отсюда следовало прежде всего строгое требование добрачного целомудрия и безусловной взаимной верности обоих супругов. Супруги живут только для детей и друг для друга. Всякие незаконные половые сношения становятся для всех, кто в них повинен, позором. Кокетство и флирт с третьим лицом позорит брак. Прелюбодеяние — не только преступление, совершеное по отношению к личности, но и преступление государственное. Таким образом, брак, провозглашенный единственным нравственным способом половых отношений, сделался оплотом государства как нравственного понятия, почетным званием, ставивших женатых и замужних высоко над холостыми.

Окружение эротических переживаний ореолом возвышенности, включение их в круг наиболее значимых личностных отношений, приводит к осознанию того, что супружеская измена, нарушающая исключительные права супругов друг на друга, признается безнравственной и рассматривается уже как предательство, нарушение взятых на себя обязательств [3; 17; 20].

Но социально-экономический базис брачных отношений, неравноправие и подчиненность положения женщины в семье и обществе по-прежнему находит свое отражение в системе морально-нравственной оценки поведения супругов — в рамках так называемой концепции "двойной морали", зафиксированной бесчисленными древними кодексами, начиная с законов Ману и Хамурапи. Появившийся в 1793 г. нравственный катехизис Константина-Франсуа Вольнея ("Естественное право или Катехизис французского гражданина") велит регулировать эротическую жизнь путем моногамии, причем женщинам предъявляются большие требования по части целомудрия, чем мужчинам. Требуя от женщин недопущения внебрачных связей, автор обосновывает это "рациональными" доводами: женщине грозят последствия в виде материнства. Если же она решится стать матерью незаконного ребенка, "она становится причиной скандала и предметом всеобщего осуждения, а вся её остальная жизнь проходит в заботах и горестях. К тому же, ей приходится за собственный счет содержать и воспитывать ребенка, лишенного отца. Утратив здоровье и свежесть, без которых женщина не может быть привлекательной, с внебрачным ребенком, она уже не интересует мужчин, не в состоянии найти опору в жизни, впадает в нужду, в разврат и влачит жалкое существование" ("Катехизис", с.129). "Супружеская измена сильнее отягчает совесть жены, чем мужа, т.к. нередко сопровождается кражей — в пользу чужекровных отпрысков — достояния, принадлежащего только законнорожденным детям" [19].

По мере развития буржуазного общества товарный характер любви и брачных отношений стал проявляться все более наглядно. "Никогда прежде, — пишет В.Райх, — промискуитет, эмоционально униженный и обесцененный в результате примешивания денежных интерерсов не был так распространен и превращен в правило, как в век идеологии строгого моногамного брака". Преобладание браков по расчету на фоне нарастающей эротизации светской жизни привело к существенному увеличению числа внебрачных отношений и сделало адюльтер явлением массовым и всеобщим. В художественной литературе XIX в. тема адюльтера, запретной и страстной любви, становится одной из наиболее распространенных. В своих произведениях к ней регулярно обращаются Ги де Мопассан, Эмиль Золя, Оноре де Бальзак, Лев Толстой и др.

Относительная независимость сексуальной сферы от других сторон супружеского взаимодействия и возрастающая индивидуализация влечений, привели к тому, что успешность сексуального общения стала целиком определяться экспрессивной потребностью партнеров друг друге и все в меньшей мере зависить от того, вписано оно или нет в брачные отношения. Сексуальность, выходя за пределы брака, приобретает в равной мере существенное значение как для мужчины, так и для женщины; происходит постепенный переход от “двойной” к единой половой морали. Внебрачные сексуальные связи стали восприниматься как нормальные даже при отсутствии любви (лишь бы не было социальной или эмоциональной эксплуатации партнера), однако это ещё не означало всетерпимости и вседозволенности. Моральная оценка конкретной интимной связи стала зависеть от многих обстоятельств; общая тенденция состояла лишь в том, что такое решение признавалось личным делом каждого [12].

Руинирование патриархально-авторитарного контроля, отсутствие критериев, определяющих нравственность сексуального самовыражения привела в начале XX в. к бурному росту внебрачной сексуальной практики. "Моральные соображения", соответствующие требованиям патриархальной идеологии моногамного брака и призванные сдерживать эротико-сексуальную активность индивида рамками законного брака, уже не могли считаться эффективными и состоятельными. Так, согласно заявлениям такой известной феминистки, как Э.Кей, “истинная любовь не терпит ни жестких обязательств, ни пожизненных цепей; любовь — это чувство, зависящее от минутного настроения, которое приходит так же неожиданно, как и уходит”. Как писал в начале века М.Папер, "мы должны изменить наше понятие о браке, на который надо смотреть не как на поруку вечной любви, а как на простой дружеский союз двух лиц, желающих идти по одной дороге и служить друг другу поддержкой, причем не должно исключаться право на стороннее интимное переживание". По мнению В.Райха, брак в настоящее время, при всей его неустойчивости, является жестким и ригидным, представляя собой подписание "приговора о пожизненном сексуальном общении только с одним партнером". Именно это "требование пожизненного сексуального сообщества" с самого начала скрывает в себе бунт против принуждения" [12; 17].

Хотя многовековые патриархальные стереотипы имплицитно представлены в современной культуре, утилитарно-гедоническая направленность тиражируемых ценностных ориентаций привела к тому, что современная массовая культура во многом стала провоцировать и оправдывать адюльтер. Несмотря на декларируемое равенство полов, общественное мнение значительно больше оправдывает и романтизирует женскую неверность, нежели мужскую — если мужчина выступает в роли "коварного соблазнителя", то женщина в большинстве своем представлена как "обманутая", "соблазненная", "ищущая высокой и светлой любви". Неверность мужчины на уровне социальных представлений традиционно "физиологизируется" и объясняется примитивными и "низменными" потребностями. Серьезные классические произведения, в которых последствиями супружеской неверности для женщины становятся самоубийство и социальный остракизм (Анна Каренина, Эмма Бовари), уже не могут служить сколь-нибудь поучительным примером, так как абсолютно не отражают реалий современной жизни.    

Экономическая и социокультурная эмансипация женщин, наряду с эмоциональной избирательностью и индивидуализацией чувств, существенно преобразовали характер внутрисемейных отношений, резко обозначив кардинальные отличия традиционной (патриархальной) и "современных" типов брачно-семейных отношений. Активное вовлечение замужних женщин в сферу наемного труда, зафиксированное в развитых странах после Второй мировой войны, привела к возникновению ряда социальных и нравственных коллизий [17]. Совмещение современной женщиной семейной и профессиональной ролей, существенно расширив круг её социальных контактов, привело к возникновению внеродственной и внесупружеской коммуникации, к сожалению, не способствующей повышению семейной стабильности.      

*        *        *

Проведенный анализ литературы позволяет утверждать, что внебрачная сексуальность и супружеская неверность (адюльтер) всегда выступали неотъемлемой частью существующего института моногамного брака, своего рода его "теневой стороной". Неискоренимость адюльтера как социального явления логично вытекает из противоречий самой моногамной брачной ситуации, поскольку уже само социальное регламентирование и ограничение вступления в половые связи рамками законного брака, неотвратимо порождает его диалектическую противоположность, формируя тем самым бинарную оппозицию брачной и внебрачной сексуальности. И если первая представлена рассмотренными нами ранее разнообразными типами моногамной семьи и брака, то последняя выступает в форме их вечных спутников — добрачных связей, адюльтера и проституции.

Прослеженная эволюция норм и представлений о сущности брачно-семейных отношений наглядно демонстрирует смещение акцентов на интересы конкретного человека, а не общества в целом. Если исторически более ранние социальные нормы требовали вступления в брак и рождения законных детей, исходя из объективной необходимости передачи имени и частной собственности по наследству из поколения в поколение, то более поздние нормы требуют, чтобы каждый брак был основан на взаимной любви, более того, признают ее отсутствие или любовь к другому основанием для внебрачных отношений либо развода.

Действительно, если "нормы обязательного брака вообще выполнимы для огромного большинства людей, то нормы брака по взаимной любви заведомо нереальны для очень многих. Никакое чувство не гарантирует ответа, а сам характер супружеских отношений, основанных на долге, обязанности и резко ограничи­вающий личную свободу, не способствуют сохранению любви (если она была изначально). Следовательно, нормы, требующие любви в браке ради личного счастья, на самом деле очень многих людей делают несчастными" [15].

Исторически отношение общественной морали к внебрачным связям всегда было амбивалентным — категорический запрет распространялся лишь на официальную сторону жизни, неофициально же наличие любовника или любовницы всегда считалось лишним подтверждением вирильности мужчины и привлекательности женщины.

Что касается современного российского общества, то прежде всего бросается в глаза либерализация отношения к супружеской измене, которая уже не влечет за собой административной и, тем более, уголовной отвественности, но даже практически не вызывает морального осуждения со стороны общества, привело повсеместно к весьма лояльному отношению к супружеской неверности [6; 12].

Таким образом, социально-исторический анализ, результаты пилотажных исследований, а также наш опыт психотерапевтической работы, свидетельствуют о том, что в настоящее время адюльтер воспринимается как широко распространенное, чуть ли не "нормальное", "естественное" явление, не вызывающие сколь-нибудь серьезного морального осуждения среди невовлеченных в эту ситуацию лиц. Тем не менее, адюльтер продолжает оставаться ведущим фактором семейной дестабилизации и одним из наиболее психотравматичных событий для всех её членов, так как он, угрожая целостности семьи, затрагивает её глубинные основы — супружеские чувства; распространяясь на бытовые, экономические, досуговые и иные стороны семейной жизни. Переживания ревности, привносящие в нередко разыгрывающуюся семейную драму глубокие аффекты, разрушительны сами по себе, затрагивают чувство чести и личного достоинства, что делает супружескую измену крайне тяжелым психотравмирующим феноменом.

Несмотря на многочисленные попытки пролить свет на тайну счастливого супружества, мы по-прежнему далеки от реализации его многовекового идеала — достижения равноправия полов в непротиворечивом единстве с осуществлением индивидуальной свободы каждого. Действительно, традиционный моногамный брак существенно ограничивает, во всяком случае, морально, сексуальную свободу индивида в его праве устанавливать новые контакты и связи. Возникающее в такой ситуации противоречие между потребностью в личностном и сексуальном самовыражении, с одной стороны, и основным требованием моногамной брачной идеологии (один сексуальный партнер на всю жизнь) не может быть разрешено без ущерба для одной из сторон. В итоге, насколько ни парадоксально, гуманистическая установка на приоритет интересов личности, зачастую оборачивается несчастьем для другого супруга и детей.

Принципиальным отличием адюльтера, стоящего особняком в ряду факторов семейной дестабилизации, является его качественная определенность и локализованность в самой глубинной области супружеских отношений — сексуально-эротической. Характерной особенностью адюльтера является то, что в полной мере его деструктивность реализуется лишь в случае раскрытия факта измены обманутым партнером. До этого момента существование внебрачной связи может и не оказывать какого-либо значимого влияния на взаимоотношения супругов. Более того, проявление заботы и знаков внимания к "обманываемому" супругу за счет осознаваемого комплекса вины, может приводить к уменьшению напряженности в отношениях между супругами, оказывая тем самым благотворное влияние на супружеский союз.

Неожиданное раскрытие факта измены обманутым супругом, а также вовлечение в конфликт родственников и знакомых, вызывает стремительную его иррадиацию на бытовые, экономические и досуговые стороны семейной жизни. В результате это приводит к возникновению кризисной ситуации, угрожающей целостности и самому существованию семьи. Все это делает супружескую измену одним из наиболее психотравматичных событий не только для брачных партнеров, но и для всех членов семьи [3; 17].

Итак, возникновение кризисных ситуаций в браке во многом предопределено его природой — уже сама свобода выбора брачного партнера внутренне подразумевает и свободу прекращения супружеских отношений, если они складываются неудачно. Будничность бытовых забот притупляют остроту и свежесть чувств супругов и не способствуют сохранению любви, даже если она была изначально. Учитывая тот факт, что средний уровень сексуальной активности современных супругов значительно выше, чем у прошлых поколений, рутинизация супружеских отношений и невозможность полного эротико-сексуального самовыражения в браке побуждает многих супругов активизировать поиск внебрачных альтернатив эмоционального и эротического общения [17].

 

ЛИТЕРАТУРА:

1.     Аккерман, Д. Любовь в истории — М.: Крон-Пресс, 1995 — 464 с.

2.     Блуд на Руси. Свидетельские показания и литературные версии. Автор-составитель А.Манаков. – М.: Колокол-Пресс, 1997. - 416 с.

3.     Васильева О.С., Хмарук И.Н. Супружеская измена как предмет социально-психологического исследования — Психологический Вестник РГУ., Ростов-на-Дону, 1998, Вып.3., с.122—127.

4.     Васильченко Г.С., Решетняк Ю.А. Любовь, брак, сексуальное партнерство — М.: НПО Медицинская энциклопедия, 1990 — 128 с.

5.     Гальковский Н.М. Борьба христианства с остатками язычества на Руси. Т.1. – Харьков, Епархиальная типография, 1916 – 388 с.

6.     Голод С.И. ХХ век и тенденции сексуальных отношений — М., 1996

7.     Ларю, Д. Секс в Библии — М.: Крон-Пресс, 1995 — 464 с.

8.     Камышев Е. Блудливая Россия забылась навсегда? http://www.pravda.ru/faith/religions/orthodoxy/10-09-2004/48335-russiasex-2/

9.     Лихт Г. Сексуальная жизнь в Древней Греции. — М.: Крон-Пресс, 1995. — 400 с.

10. Лучицкая С.И. Быт, нравы и сексуальная жизнь крестоносцев. // Женщина, брак, семья до начала нового времени: демографический и социокультурный аспекты. — М.:Наука, 1993. — С.62-78.

11. Кон И.С. Введение в сексологию — М.: Медицина, 1990. — 336 с.

12. Кон И.С. Вкус запретного плода. — М.: Семья и школа, 1997 — 461 с.

13. Пушкарева Н. Л. Семья, женщина, сексуальная этика в православии и католицизме: перспективы сравнительного подхода//Этнографическое обозрение. 1995. № 3. С. 66.

14. Пушкарева Н. Л. Сексуальная этика в частной жизни древних руссов и московитов//Секс и эротика в русской традиционной культуре. М. 1996. С.76.

15. Синельников А.Б. Социально-одобряемые причины развода в прошлом и настоящем \\ Социол. исслед. 1992. №2. С.27—38.

16. Фукс, Э. Иллюстрированная история нравов — М.: Республика, 1994.

17. Хмарук И.Н. Социально-психологические корреляты выбора способа реагирования в ситуации измены супруга: Автореф. дисс…канд.психол.наук. – Ростов-на-Дону, 2000. – 23 с.

18. Fisher, H. Anatomy of Love: The Natural History of Monogamy, Adultery, and Divorce — New York, NY: W.W. Norton & Company, 1994.

19. Funtowicz, L. Adultery in Ostensibly Monogamous Societies — Winter Term, 1995.

20. Greeley, A. Marital Infidelity — Society, May/June, 1994 Vol. 31, Issue 4.